населения судилось [на срок] от 1 года 45 раз», что, по мнению политотдела, подрывало авторитет суда. В помощь чекистам и милиции политотделы привлекали даже детей. В июне 1934 г. крайком ВКП(б) и политсектор МТС объявили краевое соревнование пионеров и детей колхозников на лучшее участие в охране урожая. В 28 политотделах МТС силами комсомольцев для детей построили 256 сторожевых вышек. Летом и осенью 1934 пионеры Закладной МТС Завьяловского района поймали 7 воров, в колхозе «Красный восток» Зиминской МТС Ребрихинского района — 20, в четырех других МТС — 9 расхитителей10. Среди осужденных по материалам политотделов преобладают расхитители колхозной собственности, что говорит о присвоении политотделами чисто милицейских функций. В связи с крайне низкой квалификацией следователей тех лет и их политической тенденциозностью следует учитывать, что и в расследовании дел о хищениях могли допускаться грубые нарушения законности, особенно когда из «хищнического элемента» создавались целые группы, обвинявшиеся в том числе и за антисоветскую деятельность (вредительство, саботаж).
Имеющиеся материалы дают достаточно много сведений для характеристики ЗНПО. Большинство чекистов-политотдельцев были молодыми людьми (до 30-35 лет), коммунистами с небольшим стажем, крестьянского происхождения и с начальным образованием. Среди них (как и среди начальников райотделов ОГПУ-НКВД Сибири) не было ни одной женщины.
Для повседневной деятельности «вторых заместителей» характерен напряженный график работы, связанный в первую очередь с постоянными выездами для встреч с агентурой и подготовкой новых вербовок. Передвижение по территории района осуществлялось обычно на лошадях. Бытовые условия были нередко весьма сложными. Так, М. М. Портнягин ютился в крохотной квартирке, где его дети спали на полу, так как не было места для кровати. Чекист А. И. Овцин требовал жилье с дополнительной комнатой — для оперработы. Получив отказ, он десять дней не выходил на службу. Начальник политотдела жаловался на прогульщика в РО ОГПУ, но Овцин, пробастовав месяц, добился-таки квартиры предшественника, а заодно и лучшей лошади. Для улучшения жизненных условий чекисты не брезговали ничем: Е. С. Олейников — ЗНПО по оперработе Коробей-никовской МТС Усть-Пристанского района ЗСК (активист, к октябрю 1933 г. арестовавший две «вредительские группы») — просто выдворил детей из яслей в с. Коробейниково и занял этот дом под свое жилье.
Большая часть чекистов от напряженной работы становились неврастениками; нередко они страдали малокровием, туберкулезом и малярией,
181
а квалифицированную медицинскую помощь могли получить только в крупных городах. ЗНПО Ново-Егорьевской МТС Рубцовского района Л. С. Рох-мистров болел около полугода, и начальник политотдела сообщал в край, что «держать его здесь, в квартире, без всякой медицинской помощи, в течение ряда месяцев — преступно». А. А. Плотников (Залесовский район) в 1934 г. заболел психически, бредил и был отправлен на лечение в Томск, чтобы потом оказаться на работе в системе Сиблага11.
Для морального облика малограмотных и распущенных оперативников было характерно прежде всего повальное пьянство и крайняя грубость. На окружающих они смотрели как на потенциальных сексотов или подследственных, поэтому вели себя соответственно. Случалась и обычная уголовщина. Так, ЗНПО по оперработе Курайской МТС ВСК Шерда-ков в марте 1934 г., разыскивая партбилет начальника политотдела МТС, допрашивал двух рецидивистов, якобы укравших билет. Не добившись возврата, Шердаков участвовал в их избиении и самочинном расстреле. ЗНПО по оперработе Мало-Увальского маслосовхоза № 258 Татарского района ЗСК П. Н. Букреев за участие в пьяном застолье, закончившемся убийством, а также за самовольную конфискацию у одного из граждан 198 метров мануфактуры и 2 400 руб. был в марте 1936 г. осужден на три года лагерей. А. М. Каменев, ЗНПО Камышловского племсвиносовхоза, 3 мая 1935 г. Омским обкомом ВКП(б) был снят «за хулиганские действия, выразившиеся в попытках... принудить к половому сожительству женщин-работниц совхоза». С. А. Певень — ЗНПО по оперработе Караканской МТС Сузунского района ЗСК — осенью 1934 г. был снят с должности за избиение четырех колхозников12.
Для 1933-34 гг. (как и для 1937-38 гг.) характерно массовое участие оперработников и милиции (а подчас и фельдъегерей) ПП ОГПУ ЗСК в расстрелах осужденных. Правда, поскольку ЗНПО часто находились вдали от райцентров, они редко привлекались к казням. Но был и такой случай, когда А. Н. Филатов, ЗНПО по оперработе Заречной МТС Топчихинско-го района ЗСК, 17 октября 1934 г. вместе с уполномоченным РО НКВД А. С. Кюрсом присутствовал при расстреле начальником Топчихинского РО НКВД М. П. Бирюковым двух осужденных, причем в акте о расстреле было особо оговорено, что Филатов и Кюре только присутствовали. Возможно, они выполняли роль охранников, а может быть, таким образом оперативникам прививалась привычка не жалеть «врагов народа».
К середине 30-х гг. в основном был завершен процесс коллективизации. Значительно выросла партийная прослойка на селе — низовая опора власти. К началу 1935 г. политотделы МТС были влиты в райкомы, а
182
«вторые заместители» — в райотделы и краевой аппарат УНКВД. Однако «совхозные» чекисты были оставлены на своих рабочих местах. Политотделы в совхозах существовали до марта 1940 г., а ЗНПО в них — до 1937 г. Результатом деятельности заместителей по оперработе были не только тысячи осужденных, но и увеличение агентурно-осведомительной сети в сельской местности.
Для примерно 500 сибирских ЗНПО середина 30-х гг. стала серьезной закалкой в их самостоятельной чекистской работе и послужила для самых старательных хорошей ступенькой в дальнейшей карьере. Вот, например, послужной список Ф. В. Воистинова (1904-?). С 1929 г. работал практикантом Славгородского окротдела ПП ОГПУ Сибкрая. С 1931 г. — райуполномоченный ПП ОГПУ ЗСК по Панкрушихинскому району, в 1932 г. за раскрытие «ряда повстанческих организаций» награжден серебряными часами. С октября 1932 г. — райуполномоченный ОГПУ по Коче-нёвскому району. С апреля 1933 г. — ЗНПО по оперработе Крутолобовс-кой МТС Коченёвского района; в сентябре 1933 г. в колхозе «Светлый путь» «вскрыл антисоветскую кулацкую группу» (49 чел.), из числа участников которой арестовал 14 чел. и дела на них направил на рассмотрение тройки ПП ОГПУ ЗСК. Награжден знаком «Почетный чекист» (1934). В 1935-36 гг. начальник Куйбышевского РО УНКВД ЗСК, с июля 1936 г. возглавлял секретно-политическое отделение Барнаульского ГО НКВД, младший лейтенант госбезопасности. С декабря 1936 г. — помначальника и начальник особотдела НКВД 78-й стрелковой дивизии СибВО (Томск), «принимал активное участие в разгроме правотроцкистского подполья». В апреле 1939 г. утвержден Новосибирским обкомом ВКП(б) начальником особотдела НКВД в/с 689513.
Судьбы немалого количества чекистов-политотдельцев сложились весьма драматически. Значительная их часть была изгнана из НКВД в период непрерывных партийных чисток (еще до 1937) за неподходящее социальное происхождение, связь с чуждым элементом, службу в армии Колчака, пьянство и различные злоупотребления. Не менее 15 чел. в Западной Сибири были репрессированы в годы «большого террора», в том числе несколько расстреляны. После окончания «великой чистки» множество оперативников было тихо уволено из НКВД. За нарушения законности были осуждены не менее 10 чел.; большая их часть провела в заключении от 3 до 5 лет и менее. Так, пресловутый А. Г. Луньков, осужденный в 1939 г. за фабрикацию известного «детского дела» в г. Ленинске-Кузнецком на 7 лет лагерей, в начале войны был амнистирован, стал начальником штаба у известного партизана С. А. Ваупшасова, получил ордена и в 1949 г. был
183
назначен заведующим отделом Томского ГК ВКП(б). Повезло и такой зловещей фигуре, как Г. Ф. Ренних. Он в 1937-38 гт. возглавлял 5-е отделение КРО УНКВД по Алтайскому краю и, в частности, составил обвинительное заключение по делу на 298 чел. (из них 290 — немцы), осужденных 29 декабря 1937 г. к расстрелу «тройкой» НКВД. Также составил списки на арест 130 жителей Барнаула (большая часть — ударники предприятий), осужденных «тройкой» к расстрелу. Ренниха арестовали 6 ноября 1938 г. за нарушения законности, но уже 4 августа 1939 г. освободили с прекращением дела14.
Немало чекистов оказалось в тюрьме за различные проступки, включая злостное хулиганство, нарушение конспирации и т. д. Оперработник В. С. Андрющенко с апреля 1933 г. работал ЗНПО Арлюкской МТС Бо-лотнинского района ЗСК (с. Поперечное), вскрыл «кулацкую группу» (осуждено 4 чел.), в сентябре 1934 г. вел дело на 10 «вредителей» в колхозе «Новый мир». С декабря 1937 г. был начальником Локтевского РО УНКВД по Алтайскому краю; в ходе только одной из массовых репрессивных акций на рубеже 1937/38 гг. арестовал около 100 чел. С весны 1941 г. — начальник Змеиногорского межрайотделения УНКГБ по Алтайскому краю. С 19 июля чекист «беспрерывно пьянствовал» в селах Локтевского района, 25 июля 1941 г. «симулировал на него якобы произведенное нападение, разбросав по дороге одежду, вещи, секретные документы, партбилет и ключи от несгораемого шкафа. Прибежав в село Гилёво в квартиру гр-на Фетисенко, нанес ему выстрелами из револьвера два ранения». За все эти безобразия заслуженный чекист угодил под трибунал. А вот В. П. Данилов, работавший начальником 4-го отделения СПО УНКВД по Алтайскому краю, пострадал по иной причине: в 1942 г. его осудили на шесть лет лагерей за «разглашение совершенно секретных данных»15.
Известно о трех бывших ЗНПО, пропавших без вести на фронте. Несколько человек в период войны и после нее сделали очень хорошую карьеру: Я. С. Турчанинов возглавил УМГБ по Томской области, С. В. Юрин — УНКВД по Витебской области БССР, М. М. Портнягин — один из отделов центрального аппарата НКВД СССР, И. Л. Сигарев стал заместителем начальника УНКВД по Омской области. В целом же бывшие ЗНПО стали одной из основ карательного аппарата 30-40-х годов, присутствуя во всех отраслях чекистской работы: выявлявшей «антисоветские элементы», контрразведывательной, транспортной, тюремно-лагерной. А накопленные «вторыми заместителями» многочисленные компрометирующие материалы и агентурные разработки после ликвидации политотделов осели в аппара
184
тах райотделов и управлений НКВД и впоследствии как следует послужили чекистам, особенно в период «массовых операций» 1937-1938 гг.
1 Советское руководство. Переписка. 1928-1941 гг. М., 1999, с. 186; С. А. Папков. Сталинский террор в Сибири в 1928-1941. Новосибирск, 1997, с. 63-67; ГАНО, ф. П-3, оп. 5, д. 300, л. 82.
2 ГАНО, ф. П-175, оп. 1,д. 139, л. 4; д. 220, л. 161; ф. 911, оп. 1,д. 201, л. 16; ЦДНИИО, ф. 123, on. 1, д. 122, л. 135, 137; Нарымская хроника 1930-1945. Трагедия спецпереселенцев. Документы и воспоминания. М., 1997, с. 172.
3 ГАНО, ф. П-175, on. 1, д. 10, л. 28, 34-37, 38; д. 56, л. 4, 5, 22, 25, 44, 53.
4 Там же, д. 61, л. 53 об., 54 об., 55 об.; ф. 911, on. 1, д. 76, л. 14-15; ф. П-175, on. 1, д. 113, л. 57, 59, 61, 62, 74, 67, 84, 85, 100.
5 Там же, ф. П-175, on. 1, д. 96, л. 192; д. 132, л. 26 об.; д. 125, л. 52; д. 231, л. 44, 84, 84 об.
6Там же, д. 116, л. 4, 164; д. 112, л. 11; д. 79, л. 29; д. 206, л. 51, 61; д. 161, л. 225.
7 Там же, д. 234, л. 115, 116; РГАНИ, ф. 6, on. 1, д. 270, л. 34; ЦДНИТО, ф. 206, on. 1, д. 18, л. 170 об.
8 Жертвы политических репрессий в Алтайском крае. 1931-1936. Барнаул, 1999, т. 2, с. 302; ГАНО, ф. П-175, on. 1, д. 134, л. 13, 14, 31; д. 153, л. 46; д. 144, л. 62.
9 ЦДНИТО, ф. 341, on. 1, д. 21, л. 74; С. А. Папков. Сталинский террор... с. 64.
10 ГАНО, ф. П-175, оп. 1,д. 189, л. 7 об., 14, 176, 185, 198, 201; д. 232, л. 79; д. 61, л. 85, 86.
11 Там же, д. 131, л. 65; д. 157, л. 16; д. 231, л. 238, 238 об.; д. 158, л. 68; д. 80, л. 29-30.
12 РГАНИ, ф. 6, on. 1, д. 776, л. 51; ГАНО, ф. 911, on. 1, д. 201, л. 611-612; д. 238, л. 84; ЦДНИОО, ф. 14, оп. 2, д. 478, л. ПО; ф. 17, on. 1, д. 57, л. 11; ГАНО, ф. П-3, оп. 2, д. 576, л. 56 об.
13 ГАНО, ф. 1027, оп. 8, д. 31, л. 4; ф. П-175, on. 1, д. 137, л. 47-49; ф. П-3, оп. 7, д. 294, л. 11; ф. П-4, оп. 18, д. 1910, л. 7, 8, 10; Жертвы политических репрессий в Алтайском крае... с. 366.
14 А. Г. Тепляков. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД в 1936-1946 // Минувшее. Исторический альманах. СПб., 1997, вып. 21, с. 250, 257, 269, 283; ЦДНИТО, ф. 607, on. 1, д. 150, л. 8; д. 1093, л. 11; РГАНИ, ф. 6, оп. 2, д. 541, л. 154.
15 ЦХАФАК, ф. П-1, оп. 5, д. 30, л. 2, 4, 4 об., 5 об., 11; оп. 18, д. 15, л. 241; В. И. Бруль. Немцы в Западной Сибири. Топчиха, 1995, т. 2, с. 19; ЦХАФАК, ф. П-1, оп. 18, д. 17, л. 39; д. 19, л. 171; д. 156, л. 205.
185
М. П. Малышева
Институт истории СО РАН, Новосибирск
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ КАК ПРЕПЯТСТВИЕ НА ПУТИ УСТАНОВЛЕНИЯ НОРМАЛЬНЫХ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ РОССИИ И ЯПОНИИ В 20-е — 30-е годы XX в. НА ПРИМЕРЕ СИБИРИ
История взаимоотношений России и Японии еще с дореволюционного времени, к сожалению, вылилась в жесткое соперничество на Дальнем Востоке двух империй. Апогеем империалистической конкуренции двух стран в Тихоокеанском регионе — в Маньчжурии и Китае — стала развязанная в 1904 г. Японией русско-японская война.
Падение российского самодержавия не изменило положения. Страны продолжали враждовать. Более того, японская сторона неоднократно заявляла, что ее заставляет вести вооруженную борьбу с Россией непримиримость к новой власти. Например, японский военный министр 26 марта 1919 г. докладывал в верхней палате, что интервенция на Дальнем Востоке и в Сибири «направлена на поддержание здравомыслящих и умеренных элементов России» в их борьбе с большевиками. Япония последней, в октябре 1922 г., прекратила агрессию против РСФСР.
Историография конфликтов обширна. В Японии она началась с конца XVIII в., когда в 1796 г. была издана книга Охары Секинго «Рассказы об опасности с Севера». В антияпонском ключе была российская дореволюционная историческая литература. Гражданская война в СССР нашла обстоятельное освещение в книгах и статьях Вакио Фудзимото (ныне
186
профессора Осакского университета), в работах советских историков Г. Е. Рейхберга, А. П. Шурыгина, А. И. Крушанова и др.
Полагаем, что после Гражданской войны было несколько моментов, когда можно было изменить положение в сторону улучшения отношений между странами, но это не было использовано. Главным образом, из-за недоверия друг к другу, из-за политических противоречий и амбиций.
Сентябрь 1923 г. в истории Японии — одна из самых страшных страниц. Огромной разрушительной силы землетрясение 1 сентября, повторный подземный толчок 26 сентября с сопутствующими обвалами, оползнями и цунами, когда десятиметровые волны ударили по береговой полосе, нанесли островному государству колоссальный ущерб. Эпицентр землетрясения оказался на самом населенном острове Хонсю, в районе столицы и близлежащих крупных городов. Токио, Иокогама, Иокосука, Осака и Кобе оказались в пламени пожара: плотная застройка домиками из легко воспламеняющихся материалов и в более спокойной обстановке не позволяла быстро справиться с огнем в жилых кварталах; здания капитальной постройки в массе своей обрушились; водные валы разбили портовые сооружения, смыли низколежащие части городов и сельских населенных пунктов. Почти целиком были уничтожены гражданский и военный флоты. Материальный ущерб статистики оценили в 1,5 млрд иен в золотом исчислении.
Несмотря на тяжелое материальное положение СССР после гражданской войны и голода 1921-1922 гг., наша страна включилась в дело оказания помощи своему восточному соседу. По поручению Советского правительства нарком по иностранным делам Г. В. Чичерин отправил в Токио телеграмму соболезнования. От имени Совнаркома для Японии был сделан денежный перевод в сумме 10 тысяч иен (очевидно, большими запасами этой валюты в Москве не располагали).
В Сибири первой отреагировала на сообщение о трагедии в Японии газета «Советская Сибирь», являвшаяся тогда печатным органом Сиб-ревкома и Сиббюро ЦК РКП(б). 7 сентября она опубликовала призыв журналиста Андрея Кручины: «Сибирь, немало претерпевшая от интервенции японской военщины, испытавшая на своей спине тяжесть японского генеральского сапога, должна доказать, что с трудящимися Японии она не воевала, что она всегда готова протянуть руку помощи рабочему и крестьянину Японии».
Следующей публикацией в центральной сибирской газете было официальное заявление председателя Сибревкома Брыкова и председателя Сиббюро ВЦСПС Кронина «Ко всему населению Сибири об оказании
187
помощи японскому народу». Сообщалось об организации специального комитета помощи при Сибревкоме и открытии счетов в государственном и промышленном банках.
Правление Дальневосточной кооперации выделило для этой цели 25 тыс. руб. золотом. Но не у всех сибирских кооператоров имелись в запасе червонцы — и тогда находили иные способы не остаться в стороне от проходившей кампании. Новониколаевский губернский союз принимает постановление о пожертвовании тысячи пудов ржи; алтайские, омские и другие кооперативы изыскивают пшеницу, мясо-молочную продукцию. Известен итог поступлений через Промбанк Сибири — 1 млн 122 червонца.
Желая внести свою лепту в дело помощи японскому народу, Сиб-здравотдел предложил создать добровольческую врачебную бригаду из наиболее квалифицированных специалистов. Многие медики высказали готовность поехать, отобрали восемь человек, в том числе хирурга и эпидемиолога.
Но... японские власти отказались принять нашу помощь. Причина нежелания японского правительства допустить на свою территорию представителей СССР, США и других государств тогда состояла в боязни иностранных разведчиков и пропагандистов. В частности, пароходу «Ленин» из-за распространения слухов о том, что в его трюмах везется не только продовольствие, но и социалистическая агитационная и антияпонская литература, не разрешили войти в один из портов. Когда выяснилось, что ничего подобного «не имело места», последовало правительственное извинение.
Очевидно, были перехлесты и с нашей стороны, вызвавшие такую реакцию японских властей. Японский консул во Владивостоке передал официальное заявление: «Японское правительство с признательностью следит за кампанией помощи, проводящейся в России. Помощь вещами, деньгами будет принята с признательностью, но без обязательства распределить ее только между рабочими»1.
В 1925 г. в Сибири был собран большой урожай. СССР нуждался в валюте. Япония, еще не оправившаяся от последствий землетрясения 1923 г., нуждалась в продовольствии. Сибирская пшеница не уступала по качеству австралийской, северо-американской из США и Канады (по зольности, клейковине и т. д.). Но была для Японии намного дешевле, нежели привозимая из других стран2.
Вместе с В. С. Познанским мною был подготовлен доклад «У истоков хлебного экспорта из Сибири в Японию (1925 г.)», прочитанный на проведенной нашим Институтом истории СО РАН в 1998 г. конференции «Региональные процессы в Сибири в контексте российской и мировой
188
истории». Так как этот материал опубликован (с. 101-103 одноименного сборника докладов), нет смысла повторять наши изыскания. Наш вывод: срыв установления торговых отношений произошел исключительно из-за негативных политических отношений между государствами.
В дальнейшем шло неуклонное ухудшение положения, усиливалось противостояние. Присутствующий здесь Киосукэ Тэраяма в статье «Маньчжурский инцидент и СССР» цитирует заявления члена Политбюро ЦК ВКП(б) С. М. Кирова и ответственных лиц начальствующего состава РККА о том, что уже с начала 1930-х годов в СССР считали неизбежной войну с Японией. Японский ученый перечислил мероприятия, проводимые в приграничных районах, на основании чего сделал вывод: «После Маньчжурского инцидента Советский Союз начал серьезно готовиться к войне по всем линиям».
Как в Японии, так и в СССР у населения усиленно создавался образ врага, пропагандировалась грядущая победоносная над этим врагом война. Например, у нас декламировались стихи такого типа: «А когда дойдет до драки, в два часа наш Коккинаки долетит до Нагасаки и покажет всем Араки, где и как зимуют раки»; шли кинофильмы типа «Волочаевские дни», поколение воспитывалось на литературе типа фадеевского «Разгрома».
Под пристальным наблюдением в стране находились все пребывавшие в ней японцы. В частности, «под колпаком» ОГПУ было находившееся в г. Новосибирске на ул. Ядринцевская, 27-а, японское консульство. Образчик такой слежки и принимаемых мер — поездка японского консула Каянага в августе 1936 г. в Бийск.
Каянага с женой решили отдохнуть, поплыв на пароходе вверх по Оби, а в Бийске, как в старейшем городе на Алтае, задержаться с 11 августа на несколько дней.
Позднее в документах будет отмечено: «Пароход в Бийск пришел ночью. И так как консула на пристани никто не встретил, он остался ночевать на пароходе». Утром следующего дня пароход отправился в обратный рейс, а чета японцев определилась в забронированный для нее лучший гостиничный номер. В благодарность за бронирование для них, как они утверждали, хорошего жилья японские визитеры пригласили городскую «мэрию» на дружеский завтрак. Кандидатуры идущих в гости определил председатель горсовета Зенков, а санкционировал секретарь райкома партии Степанов.
Встреча с застольем прошла вполне благополучно. В документах об этом сказано кратко: «11 августа 1936 года в г. Бийск приехал японский консул, устроил завтрак, на котором по приглашению участвовали пред
189
ставители горсовета». Конечно, зафиксировали, что консул посетил несколько предприятий местной, главным образом, перерабатывающей промышленности. Но так как производство не имело отношения к оборонным отраслям, то и в этом криминала не находили.
Переполох «в верхах» краевого центра вызвало присланное на имя краевого прокурора Островского письмо старшего народного судьи Бийс-ка Метелкина, который живописал дальнейшие события с позиции горячего патриота: «13 августа ответный банкет организовал Председатель Горсовета, на который были приглашены известные члены Горсовета. Однако на этот банкет, не будучи приглашен, явился нарсудья т. Моисеенко (он является членом Бийского Горсовета), которого Предгорсовета вынужден был представить официально японскому послу Каянага, но так как Моисеенко пришел в рабочем костюме, на что ему было сделано замечание, последний сходил домой, одел тройку и вновь явился, и так как пришел в другом костюме, то вторично был представлен послу Каянага.
В результате присутствующие дошли до такого состояния, дорвавшись до бесплатного вина и в большом количестве разного сорта, что некоторые потеряли не только достоинство члена партии, должностного лица и вообще человека, что развезли контрреволюционную агитацию, дискредитацию партии и правительства в разговорах с послом (а по существу японского ШПИОНА) и с его женой Каянага. Как, например, зам. пред. РИКа Сальников в разговорах с ним сказал: „Мы жили на суше, но вот нашелся чудак Сталин, нарыл каналов Москва — Волга, и тоже стали жить на островах". Дальше на предложение Каянага „если кто хочет съездить в Японию, я могу дать разрешение", тот же Сальников отвечает: „Нам отпусков не дают", обнимался с ним. А Моисеенко до того напился, что за столом, сидя рядом с женой посла мадам Каянага, заснул. Его попытались вывести из помещения, но дошел до биллиарда — на нем заснул, а затем, будучи все же выведен из помещения в корнечистку (банкет происходил в ресторане гостиницы), его начало рвать, он свалился в свои отходы и в них заснул».
Хотя до вооруженных конфликтов на озере Хасан и реке Халхин-Гол еще два и три года соответственно, отношения между государствами находились в состоянии такой враждебности, что умозрительной оценки старшим нарсудьей Бийска консула (возведенного в ранг посла) как активного шпиона оказалось достаточно, чтобы начали «сечь виновных».
15 августа на бюро Бийского райкома партии рассматривался вопрос «О недостойном поведении некотрых коммунистов». Постановили: Сальникова из партии исключить и снять с работы, Моисеенко — объявить
190
строгий выговор и просить правоохранительные органы снять с работы в качестве народного судьи.
Долго потом еще бийское руководство писало объяснения краевому начальству. Не преминул посетить Бийск секретарь крайкома ВКП(б) Р. И. Эйхе — первая фигура в Западной Сибири. В докладной в крайисполком В. Кренца, председателя райисполкома, читаем: «По проезду Бий-ска т. Эйхе, я и т. Степанов лично рассказали о допущенном безобразии, за что получили должное от тов. Р. И. Эйхе». Думается, что председатель райисполкома и секретарь райкома партии отделались столь легко потому, что не присутствовали на банкете, где «некоторые коммунисты» показали, что в исключительной обстановке не умеют пить в меру и держать язык за зубами3.
Вскоре начались вооруженные конфликты СССР и Японии: в 1938 г. у озера Хасан ив 1939 г. у реки Халхин-Гол.
1 Материалы о помощи сибиряков пострадавшей от землетрясения Японии. ГАНО, ф.Р-1,оп. 1, д. 976.
2 ГАНО, ф. Р-1, оп. 2-а, д. 53, л. 123-123 об.
3 ГАНО, ф. Р-47, оп. 5, д. 217, л. 193-198.
191
И. М. Савицкий
Институт истории СО РАН, Новосибирск
СОЗДАНИЕ В НОВОСИБИРСКЕ КРУПНЕЙШЕГО В СИБИРИ ЦЕНТРА ОБОРОННОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
До Великой Отечественной войны главная военно-промышленная база СССР размещалась в европейской части, преимущественно на линии Ленинград — Москва — Тула — Брянск — Харьков — Днепропетровск. Нарастающая угроза в 1930-х гг. и особенно начало Второй мировой войны потребовали создания второй военно-промышленной базы. Предприятия ее начали сооружаться в регионах Поволжья, Урала и Сибири. В третьем пятилетнем плане народного хозяйства СССР намечалось создать в Новосибирске крупный центр оборонной промышленности.
За последние пять лет опубликовано несколько работ, посвященных этой проблеме1, в которых рассматривается становление военно-промышленного комплекса СССР в 1920-1930-е гг. (за исключением монографии Н. С. Симанова, охватывающей и более поздний период). К сожалению, в этих работах уделено очень скромное внимание сибирскому региону. Однако уже тогда здесь действовало и сооружалось несколько предприятий оборонной промышленности. В 1937 г. начал выпуск боевых самолетов-истребителей недостроенный Новосибирский завод им. В. П. Чкалова № 153. Действовал небольшой Иркутский авиационный завод № 39. Производил продукцию Кемеровский комбинат № 392 Наркомата боеприпасов СССР. В 1930-е годы в Новосибирске возводился крупнейший в стра
192
не комбинат № 179, основной продукцией которого в дальнейшем были боеприпасы. В предвоенные годы у станции Юрга тогда Новосибирской области начал строиться завод под условным названием «Т» Наркомата вооружения СССР2 и некоторые другие предприятия.
Крупномасштабное перемещение на восток страны более полутора тысяч предприятий, большинство которых являлись заводами оборонной промышленности, сыграло исключительно важную роль в снабжении фронта боеприпасами и военной техникой. В данной статье предпринимается попытка раскрыть формирование в Новосибирске крупнейшего в Сибири центра оборонной промышленности в годы Великой Отечественной войны.
В условиях начавшейся войны Западная Сибирь являлась глубоким тылом. Непосредственная опасность отсутствовала с запада, востока и юга, а Обская губа Карского моря была заминирована. Регион располагал необходимыми ресурсами для производства почти всего спектра оборонной продукции. Урал и Западная Сибирь занимали первое место в стране по выпуску меди, цинка, никеля, магния, алюминия; Восточная Сибирь — по добыче цветных металлов3.
Удобное транспортное расположение Новосибирска, находящегося на пересечении судоходной Оби и Транссибирской железнодорожной магистрали, обеспечивало неплохую связь с сырьевой базой и позволяло в случае войны на два фронта одновременно обеспечивать воюющие армии боеприпасами и военной техникой. Эти обстоятельства предопределили эвакуацию в Новосибирск важнейших заводов, выпускавших конечную продукцию — боеприпасы различного назначения, боевые самолеты, и предприятий, изготовлявших многие виды оптико-механического, радиотехнического и электротехнического вооружения, единственных в стране.
В первые месяцы войны в соответствии с постановлениями ЦК ВКП(б), Государственного комитета обороны, Совета народных комиссаров СССР, принятыми в июле — октябре 1941 г., в Новосибирск было эвакуировано оборудование 31 завода, четыре научно-исследовательских института, восемь строительных и монтажных трестов, а также проектные институты Наркомата оборонной промышленности и Наркомстроя СССР.
На производственных площадях авиационного завода № 153 им. В. П. Чкалова Наркомата авиационной промышленности СССР разместили свое оборудование шесть самолетостроительных и агрегатных заводов, перебазированных из Москвы, Ленинграда и Киева. Все эти предприятия, достаточно крупные, прибыли в Новосибирск с большим количеством оборудования. Заводы № 296 из Харькова и № 9 из г. Осипенко
193
(Бердянск) разместились в Бердске. Только с шестью заводами Наркомата авиационной промышленности прибыло 2 043 единицы оборудования и 8 774 человека рабочих, инженеров и техников. На площадях завода им. В. П. Чкалова прописался летно-испытательный институт. Строительство и монтаж оборудования этих предприятий осуществляли крупный специализированный трест № 7 и эвакуированный из Москвы трест № 9 Наркомата авиационной промышленности4.
Правительство планировало создать в Новосибирске крупный не только производственный, но и научно-исследовательский центр авиационной военной техники. В соответствии с постановлением Государственного комитета обороны от 19 августа 1941 г. «О создании второй научно-исследовательской базы по авиации на востоке страны» в Новосибирск прибыл экспериментальный завод № 51 Наркомата авиапромышленности под руководством главного конструктора Н. Н. Поликарпова. 13 октября 1941 г. И. В. Сталин позвонил в партком ЦАГИ и предложил значительной группе сотрудников института вне железнодорожной очереди выехать в Новосибирск. В ноябре 1941 г. большинство ученых института во главе с Героем Социалистического Труда академиком АН СССР С. А. Чаплыгиным уже было в Новосибирске. Здесь сконцентрировались лучшие научные кадры, знавшие состояние мировой авиационной техники. Перед ними ставилась задача создавать новые самолеты, испытывать и оказывать помощь предприятиям в их производстве5.
Завод им. В. П. Чкалова до войны был уже серийным самолетостроительным предприятием, выпустил около 900 самолетов деревянной конструкции типа «истребитель». Если до эвакуации, по данным на 1 июля 1941 г., завод имел: металлорежущего оборудования — 948 единиц, производственных площадей — 52 831 м2, количество всех работающих — 7 888 человек, то на 15 июня 1942 г. соответственно 2 567 единиц, 103 406 м2 и 24 000 человек, т. е. количество станочного оборудования увеличилось в 2,7 раза, производственных площадей — почти в 2 раза, работающих — более чем в 3 раза6.
Основной базой размещения эвакуированных предприятий Наркомата боеприпасов СССР являлся строящийся комбинат № 179. На площадке комбината одновременно сооружалось шесть заводов и ТЭЦ — заводы № 1 (снарядный), № 2 (взрывательной техники), № 3 (патронный), № 4А (снарядный), строившийся полностью на оборудовании фирмы «Шкода» (Чехословакия), № 5 (инструментальный) и металлургический (прокатный). А кроме того, разместилось оборудование 10 заводов, перемещенных из Тулы, Москвы, Московской области, Ленинграда,Тостова-на-Дону, Таган
194
рога. В новых корпусах текстильного комбината разместилось оборудование двух заводов, на их основе был создан завод № 564 Наркомата боеприпасов по производству взрывательной техники.
Оборудование трех заводов из городов Павлоград и Электросталь располагалось в 25 км от Новосибирска и послужило созданию снаряжа-тельного завода № 635. Недалеко от него был построен новый пиротехнический завод № 386. В Новосибирск из Москвы также были перебазированы научно-исследовательский институт № 24 и Центральный институт организации технологии и механизации производства (ЦИТМ) Наркомата боеприпасов. Строительство и монтаж оборудования предприятий Наркомата боеприпасов осуществляли крупное управление строительства комбината № 179, строительный трест №31, трест № 26, эвакуированный из Харькова, и другие специализированные организации7.
До войны в Новосибирске не было заводов Наркомата вооружения СССР. Во второй половине 1941 г. были эвакуированы из Московской области заводы № 188, приборостроительный № 69 им. Ленина и оптико-механический из Ленинграда. Также не было предприятий радиотехнической и электротехнической промышленности. Эти отрасли начали развиваться на основе эвакуированных заводов Наркомата электропромышленности: № 208 им. Коминтерна, № 617 (бывший «Светлана») из Ленинграда, № 644 (прожекторный) из Москвы, № 590 «Электросигнал» из Воронежа8.
В условиях большой переуплотненности города для эвакуированных предприятий было выделено свыше 320 тыс. м2 производственных площадей. В связи с тем, что слабо была развита тяжелая промышленность, отсутствовали здания производственного типа, для размещения эвакуированных заводов использовались учебные корпуса вузов, техникумов, помещения предприятий легкой и пищевой промышленности, административные здания, автомастерские и т. д.
Вместе с оборудованием эвакуированных оборонных предприятий в Новосибирск перемещались рабочие, инженеры, техники и их семьи. Данные на 1 июля 1943 г. показывают, что в город вместе с предприятиями, в основном оборонной промышленности, прибыло 48 367 человек, в индивидуальном порядке — 92 370 человек. А всего в Новосибирскую область эвакуировалось 301 457 человек, в том числе из Ленинграда 76 395 человек, Ленинградской области — 18 509 человек, Москвы — 18 793 человека, Московской области — 10 711 человек, Тульской — 3 472 человека, Воронежской — 2 626 человек, Ростовской — 2 800 человек9.
Оперативное руководство размещением предприятий, пуском их в эксплуатацию и дальнейшей работой осуществляло бюро Новосибирского
195
обкома, его первый секретарь М. В. Кулагин, который буквально перед войной был направлен ЦК ВКП(б) в Новосибирск, и секретари обкома по отраслям промышленности. В соответствии с решением ЦК партии обком и облисполком в одинаковой мере с наркоматами отвечали за работу предприятий оборонной промышленности. Наркоматы образовали свои представительства в Новосибирске. Их возглавляли заместитель наркома авиапромышленности А. С. Яковлев, заместитель наркома боеприпасов Ивановский и заместитель наркома электропромышленности К. Н. Мещеряков.
В городе развернулось гигантское строительство. Капитальные вложения в строительство предприятий оборонной промышленности за период войны составили 1 185,9 млн рублей. Причем в 1941-1942 гг. было освоено 66,7% этой суммы, в основном воссозданы производственные мощности заводов. Труднейшей и нерешенной проблемой было строительство жилья. Кирпичных домов строилось очень мало, так как кирпича не хватало на промышленных стройках. Возводилось жилье так называемого упрощенного типа, в основном бараки, в лучшем случае из бруса, а большинство — каркасно-засыпные, полуземляные и даже землянки. Перед местными органами власти стояла сложнейшая задача не только воссоздать эвакуированные предприятия, но и расселить их рабочих, служащих с семьями в условиях перенаселенного города. Если в 1926 г. на каждого жителя города приходилось 4,6 м2 жилплощади, то перед войной — 3,1 м2, а с приездом эвакуированных — менее 2 м2.
Строительство производственных корпусов и монтаж оборудования осуществлялись почти одновременно, а порой оборудование устанавливалось под открытым небом и в условиях сибирской зимы начинался выпуск продукции. Введение в действие такого большого количества крупных предприятий при разрушенных экономических связях было очень трудным делом. Эвакуация преподнесла другие самые неожиданные сложности, которые требовали немедленного разрешения.
После создания производственных мощностей и установки оборудования эвакуированных заводов комбинат № 179 обладал гигантским производственным потенциалом, который давал возможность выпускать от 40 до 45% различных видов боеприпасов от всей продукции Наркомата боеприпасов. Ни один главк наркомата не брал в свое подчинение комбинат, потому что не мог осуществлять конкретное руководство. Понимая сложившуюся ситуацию, первый секретарь Новосибирского обкома ВКП(б) М. В. Кулагин обратился в декабре 1941 г. к И. В. Сталину с предложением о разукрупнении комбината. В соответствии с решениями правительства из комбината № 179 выделились и стали самостоятельными семь за
196
водов и ТЭЦ, среди них четыре завода, производившие боеприпасы, один завод взрывателей и один завод, выпускавший сотни миллионов патронов с пулями, а также металлургический завод, изготовлявший прокат черных металлов. После разукрупнения комбинат № 179 по-прежнему оставался крупнейшим предприятием, производившим различные виды снарядов10.
В 1941 — начале 1942 г. предприятия настраивали профильные технологии и одновременно изготовляли узлы или детали для снарядов. В 1942 г. завершилось строительство комбината № 179 и авиационного завода им. В. П. Чкалова. Более устойчиво начали работать другие предприятия. Однако до того, как предприятия начали выполнять правительственные задания по производству боеприпасов и различных видов вооружения, сменилось достаточно много директоров. На комбинате № 179 было заменено три директора, на авиационном заводе — два директора.
Завод им. В. П. Чкалова с начала 1942 г. полностью переключился на выпуск истребителей «Яковлев» (Як). Во втором полугодии 1942 г. он систематически выполнял производственную программу, в течение четвертого квартала удерживал переходящее Красное знамя Государственного комитета обороны. Но с начала 1943 г. завод значительно ухудшил работу, особенно по качеству выпускаемых самолетов. В связи с этим Наркомат авиапромышленности назначил нового директора — В. Н. Лисицына. И только в августе 1943 г. завод вышел на стабильную работу. Он стал основным поставщиком истребительной авиации, с июня 1944 г. ежесуточно выпуская по 20 самолетов и удерживая эту производительность до апреля 1945 г.
Новосибирский авиационный завод № 153 им. В. П. Чкалова вырос в крупнейшее предприятие Наркомата авиационной промышленности. Если в 1942 г. его коллектив дал фронту 2 265 самолетов, то в 1943 г. — 4 532, в 1944 г. — 5 700, а за все годы войны — 15 797 самолетов различных типов, из них 15 550 боевых истребителей «Як». В годы войны почти полностью обеспечивали фронт самолетами четыре авиационных завода страны, в том числе завод им. В. П. Чкалова. С июля 1942 и до конца 1945 г. они произвели свыше 117 тыс. боевых самолетов, из них примерно 13,5% — завод им. В. П. Чкалова11. С 1942 г. до окончания войны заводской коллектив выдал сверхплановой продукции на 33 млн руб., с августа 1943 г. до мая 1945 г. удерживал переходящее Красное знамя Государственного комитета обороны. В феврале 1944 и в 1945 гг. 580 рабочих и инженерно-технических работников награждены орденами и медалями СССР, а директор завода В. Н. Лисицын удостоен звания Героя Социалистического Труда.
197
Значительно сложнее была обстановка на предприятиях Наркомата боеприпасов. До войны в Новосибирской области лишь одно предприятие, строившийся комбинат № 179, выпускал один тип боеприпасов — 76-миллиметровые снаряды. Другие семь заводов были эвакуированы в Новосибирск, воссоздавали производственные мощности, и одно предприятие строилось. В условиях начавшейся войны правительство ставило задачу создать в Новосибирске мощный центр производства всех видов боеприпасов и направлять их на фронт законченным выстрелом, причем из материалов, почти полностью изготовляемых на заводах области. Предполагалось быстрее завершить монтаж оборудования на снаряжательном заводе, литейно-прокатного производства на заводе № 556 для обеспечения латунной заготовкой предприятий, изготовлявших взрыватели, элементы авиавыстрела и гильзы. Рекомендовалось полностью освоить выпуск взрывателей и всей номенклатуры изделий на каждом предприятии боеприпасов.
Кузнецкому металлургическому комбинату и Гурьевскому заводу рекомендовалось направлять все виды черных металлов, в том числе калиброванной стали, для производства снарядов, мин, авиавыстрела и взрывателей. На заводах боеприпасов — ускорить подготовку рабочих кадров, обучить их новым методам труда путем практического показа на рабочем месте всех приемов высокопроизводительной деятельности, какими пользовались многостаночники, многосотники, тысячники.
До окончания строительства (конец 1942 г.) комбинат № 179 не обеспечивал выполнение правительственных заданий. Основной причиной являлось отсутствие опытных квалифицированных кадров рабочих, мастеров и наладчиков оборудования. В конце 1941 г. из 6 750 рабочих, занятых непосредственно у станков, 3 120 человек работало на комбинате от одного до трех месяцев, они ранее не были связаны с производством и не прошли обучение. Другая часть рабочих трудилась на комбинате не более трех-восьми месяцев, также впервые соприкоснувшись с производством боеприпасов.
После разукрупнения в сентябре 1942 г. производственные мощности комбината были рассчитаны на выпуск 655 тыс. штук 76-миллиметровых, 80 тыс. штук 122-миллиметровых и 80 тыс. штук 152-миллиметровых осколочно-фугасных снарядов в месяц. На нем работало 20 500 человек персонала. К концу 1942 г. его коллектив начал увеличивать темпы производства оборонной продукции, выполняя правительственные задания по выпуску 13 наименований изделий12.
В 1943 г. комбинат вступил в новый этап развития, который был связан с совершенствованием технологии, механизации и организации производства. В апреле 1943 г. директором комбината был назначен
198
А. В. Саханицкий, ранее работавший директором на Казанском заводе. В апреле 1943 г. комбинат выполнил задание правительства. В последующее время его коллектив работал устойчиво. За образцовое выполнение заданий по освоению производства новых видов боеприпасов указом Президиума Верховного совета СССР от 28 сентября 1943 г. комбинат был награжден орденом Ленина, 127 наиболее отличившихся рабочих и инженерно-технических работников награждены орденами и медалями.
В 1944 г. продолжалась работа по совершенствованию конструкций и технологии изготовляемых снарядов. В декабре 1944 г. было выпущено 1,1 млн штук 76-миллиметровых, 146,5 тыс. штук 122-миллиметровых и 60 тыс. штук 152-миллиметровых осколочно-фугасных снарядов. Кроме того, завод производил литье и штамповку деталей других снарядов, в том числе реактивных авиационных и реактивных снарядов для «катюш». В 1944 г. по сравнению с 1943 г. выпуск боеприпасов увеличился на 28,7%. Его коллектив изготовил боевой продукции сверх плана на 70 млн руб. В первом полугодии 1945 г. комбинат выполнил задание на 103%.
За годы войны коллектив комбината дал фронту 48 млн снарядов. С марта 1944 г. и до конца войны непрерывно удерживал переходящее Красное знамя Государственного комитета обороны. Указом Президиума Верховного совета СССР от 28 июня 1945 г. комбинат награжден орденом Отечественной войны первой степени. 554 наиболее отличившихся рабочих, инженеров, техников и руководящих работников награждены орденами и медалями СССР13.
Производством снарядов, взрывательной техники и их снаряжением занималось еще восемь заводов. За годы войны только основная отрасль промышленности, снарядное производство Новосибирска, произвело для фронта более 125 млн штук снарядов, превысив в два раза выпуск всей промышленностью России за период Первой мировой войны (1914-1917 гг.). В Новосибирске был создан крупнейший на востоке страны центр по производству боеприпасов.
В Новосибирске действовало три завода Наркомата вооружения. Приборостроительный завод № 69 им. Ленина в течение двух с половиной месяцев устанавливал оборудование после эвакуации. Это вызвало большой разрыв между количеством выпущенных в стране пушек, танков, минометов и оснащением их необходимыми оптико-механическими приборами. Поэтому объем производства завода определялся решениями ГКО исходя из требований фронта. Уже в апреле 1942 г. завод достиг выпуска продукции уровня сентября 1941 г., т. е. до эвакуации. В середине 1942 г. это и другие предприятия промышленности вооружения были пе
199
редовыми по производству оптико-механической продукции не только в области, но и в наркомате.
Завод № 69 выпускал танковые телескопические, стереоскопические прицелы, артиллерийские панорамы, артиллерийские стереотрубы, прицелы для противотанковых пушек и минометов, зенитные визиры, дальномеры четырехметровые и для мелкокалиберной артиллерии. Другие предприятия изготовляли частично эту продукцию, а также прицелы для пикирующих бомбардировщиков, зенитные и морские бинокли, многомиллионное количество патронов. Многие виды оптико-механического вооружения выпускались только на этих предприятиях, или они имели непосредственное отношение к их изготовлению.
В ноябре 1944 г. к своему 30-летию завод № 69 был самым крупным оптико-механическим предприятием наркомата, производившим несколько десятков номенклатур сложных оптических приборов, причем многие из них выпускал в стране только он. Конструкторы за годы войны разработали и поставили на поток более 30 сложных оптических приборов и дальномеров, в том числе для тяжелых танков и самоходных орудий, решили сложнейшую проблему нерасстраиваемости оптики при прямом попадании снарядов в танки. Завод изготовлял стереотрубы, которые позволяли рассматривать тылы противника на расстоянии 25 км, а дально-меростроение для зенитной артиллерии вывел на современный тогда уровень техники. Коллективу завода в соревновании среди предприятий Наркомата вооружения 30 раз присваивалось переходящее Красное знамя Государственного комитета обороны, 9 июня 1945 г. Президиум Верховного совета СССР наградил завод орденом Ленина14.
В Новосибирске в результате эвакуации создано четыре предприятия Наркомата электропромышленности. В первой половине 1942 г. фронт исчерпал созданные до войны резервы, особенно радиотехнического, а также электротехнического вооружения. В связи с тем, что заводы Новосибирска по производству ряда этих изделий были единственными в стране, ГКО доводил им значительно увеличенные задания и жестко контролировал их выполнение. Электровакуумный завод в марте 1942 г. приступил к изготовлению приемно-усилительных ламп, которых в течение месяца выпустил 7 630 штук, а также 182 650 штук миниатюрных ламп и 108 550 штук стабилизаторов, выполнив месячный план только на 17,8%.
К середине 1942 г. завершилось строительство и монтаж оборудования первой очереди завода. Он стал основным поставщиком наиболее сложных и трудоемких ламп. В начале 1943 г. коллектив завода освоил производство особо дефицитных ламп металлической группы, которые
200
применялись в радиоприемной аппаратуре для танковой, авиационной и морской связи. Завод располагал достаточной группой высококвалифицированных специалистов по вакуумной технике. Значительно хуже было положение с рабочими кадрами. Из 3 ООО человек высокую квалификацию имело весьма незначительное количество. В цехах трудилось 842 молодых рабочих, или 38% общей численности рабочих, из них в возрасте 13-15 лет — 459 человек, 16-17 лет — 383 человека. Несмотря на эти трудности, завод выполнил годовое задание на 100,2%.
В 1944 — первой половине 1945 г. завод работал стабильно. За годы войны коллектив завода изготовил 3 073 тыс. штук малогабаритных ламп для приемной и передающей связи армии и флота, а также 15 248 тыс. штук миниатюрных и сигнальных ламп. Радиосвязь Красной армии и флота — армейская, танковая, авиационная, судовая и береговая — более чем на 70% снабжалась лампами этого завода15.
Завод им. Коминтерна в годы войны освоил производство радиостанций, которые обеспечивали связь штабов фронтов, армий и флотов. Эти радиостанции были самыми мощными из принятых на вооружение, обладали высокими техническими показателями. Они также обеспечивали связь ставки Верховного Главнокомандующего со штабами фронтов и армий, тяжелых аэродромов с авиацией дальнего действия, были основными радиостанциями радиоцентров Генерального штаба Красной армии и флота.
Радиоустановки типа РУС, производимые заводом, использовались противовоздушной обороной для обнаружения самолетов противника, определяли их численность и наводили на них истребительную авиацию. Они определяли местонахождение аэродромов противника, расположенных в прифронтовой полосе, контролировали полеты нашей авиации при выполнении боевых заданий, обеспечивали обнаружение кораблей и подводных лодок, а также управление огнем корабельной артиллерии, зенитных батарей и прожекторных установок.
Радиостанция «Бухта-42» применялась на всех типах подводных и надводных кораблей и береговой службой военно-морского флота, радиоузлы типа РУК — штабами соединений для одновременной связи по нескольким направлениям с дивизиями, корпусами и армиями. Абсолютно вся аппаратура, выпускаемая заводом, являлась уникальной, нигде более не производимой, имела особо важное значение для фронта. За годы войны заводской коллектив изготовил 930 радиоаппаратов различных типов, в том числе стационарных и размещавшихся на трех автомобилях, которые получили высокую оценку действующих войск и командования16.
201
Завод «Электросигнал» начал выпуск профильной продукции в январе 1942 г. С мая 1942 г. заводской коллектив выполнял производственную программу. Завод производил сложнейшую аппаратуру — авиационные, танковые, общевойсковые и морские радиостанции. В течение года было изготовлено 34 873 аппарата, в том числе пяти новых модификаций, которые обеспечивали радиосвязью различные рода войск Красной армии.
Из всех предприятий Наркомата электропромышленности завод «Электросигнал» был самым крупным, располагавшим хорошим парком оборудования. В 1943 г. он изготовил 63 464 радиоаппарата. В годы войны проводилась большая работа по конструированию новых и совершенствованию выпускаемых радиотехнических аппаратов. Было внедрено в производство и освоено 12 из них. В результате радиоприемники для истребительной, штурмовой авиации и авиации дальнего действия приравнивались к современным (тогда) американским самолетным радиостанциям. Причем самолетные, танковые и общевойсковые радиостанции производились в стране только на этом заводе. За годы войны заводской коллектив изготовил 168 297 штук радиоаппаратов. В январе 1944 г. правительство наградило завод орденом Ленина. Несколько ранее директор завода К. Н. Мещеряков был награжден орденом Ленина и назначен заместителем наркома электропромышленности. Большая группа инженеров, техников и рабочих также была награждена орденами и медалями СССР17.
Прожекторный завод был единственным в стране по производству зенитных, посадочных, морских, авиационных и других видов прожекторного оборудования, а также изготовлял передвижные электростанции для армии и флота. Г. К. Жуков в своих воспоминаниях отмечает, что в битве за Берлин эффективно использовалась прожекторная техника заливающего света. Это обеспечивали прожекторные станции, выпущенные новосибирским заводом.
Кто же создавал это оружие? Руководящие и инженерно-технические кадры в основном состояли из инженеров и техников, эвакуированных с предприятиями, а также преподавателей — инженеров местных высших и средних специальных учебных заведений. Кадровые рабочие на 30-35% прибыли с заводами. Основная масса рабочих набиралась в Новосибирской области.
В начале войны на предприятия оборонной промышленности были мобилизованы учащиеся 8-10 классов средних школ области, учебных заведений системы трудовых резервов. В соответствии с указом Президиума Верховного совета СССР от 13 февраля 1942 г. разрешалось набирать на предприятия оборонной промышленности молодежь в возрасте 16 лет
202
и старше. Однако ремесленные училища и школы ФЗО вели набор молодежи более ранних возрастов и после обучения в течение 4-6 месяцев направляли на предприятия. В результате на заводах оборонной промышленности молодые рабочие в возрасте от 13 до 17 лет составляли от 30 до 50%. Основное их большинство выполняло нормы выработки, среди них были бригадиры, мастера, многостаночники и даже тысячники.
Для работы на предприятиях мобилизовывалось городское и сельское неработающее население — домохозяйки, женщины, имевшие детей старше четырех лет, и лица повышенных возрастных групп населения. Кроме того, использовался труд заключенных и спецпереселенцев. Зачастую многие из представителей перечисленных категорий не знали, что такое промышленное производство, но после кратковременного обучения работали у станков, за конвейерами и выдавали оборонную продукцию.
Таким образом, в результате крупномасштабного перемещения оборонных предприятий Новосибирск превратился в крупнейшего на востоке страны поставщика боеприпасов и самолетов-истребителей. Здесь обосновались предприятия наркоматов вооружения и электропромышленности, которых до войны не было. За годы войны основательно изменилась структура промышленного производства. Если в 1940 г. предприятия тяжелой промышленности города выпускали 23,3% продукции, а легкой — 76,7%, то в конце войны оборонные заводы производили продукции 75,4%, предприятия других отраслей тяжелой промышленности — 12,1%, легкой — 12,5%. Новосибирск стал крупнейшим на востоке страны центром оборонной промышленности, внес огромный вклад в разгром фашизма.
1 Н. С. Симанов. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920-1950-е годы. М., 1996; А. Н. Щерба. Военная промышленность Ленинграда в 1920-1930-е годы. СПб., 1999; М. Ю. Мухин. Эволюция системы управления советской оборонной промышленностью в 1921-1941 годах и смена приоритетов обороны // Отечественная история, 2000, № 3; Л. Самуэльсон. Красный колосс. Становление военно-промышленного комплекса СССР. 1921-1941. М., 2001.
2 И. М. Савицкий. Оборонная промышленность Новосибирской области: Опыт послевоенного развития (1946-1963 гг.). Новосибирск, 1996, с. 12; А. А. Чаркова. Сибирские крылья. Иркутск, 1983, с. 52,120; Н. П. Шуранов. Кузбасс — фронту. Кемерово, 1995, с. 9-10.
3 Советская экономика накануне и в период Великой Отечественной войны. 1938-1945 гг. М., 1978, с. 29.
4 ГАНО, ф. П-4, оп. 33, д. 503в, л. 48; оп. 6, д. 4, л. 130, 150.
5 Там же, оп. 34, д. 116, л. 53-54; оп. 9, д. 355, л. 4-5.
6 Там же, оп. 6, д. 510, л. 321-322.
203
7 Там же, on. 7, д. 514, л. 25-26, 64; оп. 33, д. 503в, л. 164; д. 503а, л. 162; оп. 34, д. 116, л. 44; оп. 6, д. 355, л. 324; д. 373, л. 157-158; ф. 22, оп. 4, д. 1, л. 63-63 об.
8 Там же, ф. П-4, оп. 7, д. 526, л. 52, 69-72; оп. 34, д. 116, л. 174; д. 113, л. 315; д. 147, л. 2; оп. 8, д. 499, л. 151.
9 Там же, ф. Р-1030, on. 1, д. 280, л. 31-31 об., 32.
10 Там же, ф. П-4, оп. 6, д. 473, л. 157-158; оп. 7, д. 514, л. 45,64; оп. 6, д. 4, л. 153; д. 459, л. 2-3.
11 Там же, ф. П-22, оп. 3, д. 1772, л. 3.
12 Там же, ф. П-4, оп. 6, д. 8, л. 23; оп. 33, д. 520, л. 16; д. 508, л. 17, 157-162, 174-177.
13 Там же, оп. 8, д. 491, л. 28, 50; д. 488, л. 77-82; д. 454, л. 54; оп. 9, д. 348, л. 77-78, 93-100.
14 Там же, оп. 33, д. 165г, л. 96-99; д. 665а, л. 119-125; д. 503г, л. 130-131; оп. 8, д. 496, л. 23-29, 39-70.
15 Там же, оп. 6, д. 422, л. 127, 326; д. 452, л. 11-14, 172-173; д. 490, л. 70-73, 194, 241-242, 279-280.
16 Там же, д. 422, л. 65, 93, 136; д. 426, л. 14-15, 21-25; оп. 7, д. 491, л. 102-104, 176, 178; д. 490, л. 268-269.
17 Там же, оп. 6, д. 452, л. 50, 54, 69, 73, 114, 198-199; оп. 7, д. 490, л. 36-54; д. 466, л. 3-4, 27,42, 44; д. 491, л. 107, 157.
204
С. А. Папков
Институт истории СО РАН, Новосибирск
«КОНТРРЕВОЛЮЦИОННАЯ ПРЕСТУПНОСТЬ» И ОСОБЕННОСТИ ЕЕ ПОДАВЛЕНИЯ В СИБИРИ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
(1941-1945)
В системе советского правосудия сталинского периода «контрреволюционные преступления» традиционно относились к наиболее тяжкому виду уголовных правонарушений, предусматривающих самые строгие меры наказания. Судебно-правовая и политическая практика борьбы с этим видом «преступности» еще в довоенные годы приобрела в СССР очень широкие масштабы и достигла той степени правового преду-смотрения, которая в дальнейшем позволила режиму использовать имеющееся законодательство без каких-либо поправок. В отличие от других частей Уголовного кодекса, в статьи о «контрреволюционных преступлениях» за время войны не было внесено ни одного дополнения или изменения1.
Основные виды антигосударственных деяний, признаваемых Уголовным кодексом РСФСР как «контрреволюционные преступления», содержались в статьях 58 -5814, охватывавших огромный перечень правонарушений, «направленных к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских советов и избранных ими, на основании Конституции Союза ССР и конституций союзных республик, рабоче-крестьянских правительств Союза ССР, союзных и автономных республик, или к подрыву или ослаблению внешней безопасности Союза ССР и основных хо
205
зяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции»2. Но практическое правоприменение имели в основном две статьи УК РСФСР — 5810 («антисоветская пропаганда и агитация») и 5814 («контрреволюционный саботаж, т. е. сознательное неисполнение определенных обязанностей или умышленно небрежное их исполнение»). Именно эти две статьи использовались судами и трибуналами при вынесении большинства приговоров за «контрреволюцию» в годы войны. Специфической чертой военного времени являлось также введение в действие второй части статьи 5 810 УК РСФСР, в которой предусматривались условия «военной обстановки» и соответствующее им усиление репрессивных санкций вплоть до расстрела. Причем практическое применение этой статьи с первых месяцев войны стало преобладающим: в судебно-правовой практике 1941-1945 гг. на ее долю приходилось до 45-50% всех судебных приговоров по делам о «контрреволюционных преступлениях».
Как наиболее важная категория уголовных дел по государственным преступлениям3, дела о «контрреволюционных преступлениях» не подлежали рассмотрению в судах низшей инстанции — народных (районных) судах. Они передавались в судебные инстанции более высокого уровня или особой юрисдикции. В их число входили коллегия Верховного суда СССР, республиканские, областные (краевые), окружные, незначительная часть городских (народных) судов, а также военные трибуналы и Особое совещание при НКВД-НКГБ СССР. Рассмотрение дел по статьям о «контрреволюции» происходило также в трибуналах железных дорог и водного транспорта.
Условия военной обстановки вызвали радикальные перемены в практике отправления правосудия в СССР. Уже с первых дней войны по распоряжению высших органов государственной власти были значительно расширены общие границы применения уголовного права и одновременно усилены меры наказания. Эти изменения существенно повлияли и на сферу борьбы с «контрреволюционными преступлениями». Эскалация репрессивной политики режима, согласно секретному приказу наркома юстиции РСФСР К. П. Горшенина от 31 октября 1941 г. «О работе верховных судов АССР, краевых, областных и окружных судов по делам о контрреволюционных преступлениях в военное время», была мотивирована «оживлением и активизацией фашистской агитации со стороны охвостья контрреволюционных элементов в стране»4. Ни в этом приказе, ни в других директивных документах, доступных для исследования, не раскрывалось понятие «охвостья» и не указывалось, что может считаться «фашистской агитацией». Это дает основание считать, что следственные и судебные орга
206
ны должны были сами определять характер и степень опасности «враждебной агитации» по аналогии с довоенной эпохой.
В названном приказе наркома юстиции РСФСР предлагалось всем председателям верховных судов АССР, краевых, областных и окружных судов на основе приказа НКЮ СССР № 0117 от 28 июня 1940 г. «а) обеспечить суровую судебную репрессию ко всем контрреволюционерам и агентам германского фашизма, применяя к ним без всякого послабления предусмотренные законом меры наказания; (...) г) контрреволюционную пропаганду и агитацию, совершенную в военное время, квалифицировать по второй части ст. 5 810 Уголовного кодекса РСФСР, независимо от того, совершено ли преступление на территории, объявленной или не объявленной на военном положении; (...) е) обеспечить рассмотрение дел о государственных преступлениях не позднее 10-дневного срока со дня поступления дела в суд, если все подлежащие вызову в суд лица находятся в месте пребывания суда, и не позднее 20-дневного срока в остальных случаях»5.
В новой социально-политической обстановке, возникшей во время войны, режим считал необходимым воздействовать на недостаточно лояльные элементы общества посредством двух основных судебно-правовых инструментов: ужесточением мер уголовного преследования и ускоренным порядком их реализации. Как отмечалось в том же приказе наркома юстиции К. П. Горшенина, «быстрое рассмотрение дел о государственных преступлениях, наряду с правильным применением мер наказания, является одной из основных предпосылок эффективности судебной репрессии»6.
Вследствие требований высших органов власти масштабы арестов и судебных преследований стали резко увеличиваться с первых недель войны. Рост продолжался в течение нескольких месяцев. Если в первой половине 1941 г. в Новосибирский облсуд по ст. 58ю поступило всего 200 дел, то за вторую половину года — 701 дело7. Нарымский окружной суд за этот же период осудил за «контрреволюционные преступления» почти вдвое больше граждан, чем за предыдущее довоенное полугодие (77 чел. против 39)8. Значительно сократились также сроки прохождения дел: следствие по 56-57% дел завершалось теперь в срок до одного месяца, тогда как ранее дел с такими сроками прохождения было около 30%.
Новые требования к советскому правосудию отразились и на мерах наказания. Распоряжения высших органов власти, направленные на общее ужесточение уголовных преследований «ввиду военной обстановки», привели к существенному расширению самых суровых санкций, назначаемых судами. Так, например, в Нарымском окружном суде за первые шесть месяцев войны (июль — декабрь 1941 г.) число приговоров к высшей мере
207
наказания по делам о «контрреволюционных преступлениях» увеличилось на 28,6%. Но одновременно снизилось количество осуждений на длительные сроки лишения свободы: до 10 лет — на 3,2%, до 8 лет — на 20,3%9. Вместе с тем появилась и другая тенденция: в течение нескольких месяцев войны в практике местных судебных органов были выработаны определенные нормативы, которые представляли собой некий баланс между установками режима и интересами граждан, становившихся жертвами государственной машины. Несмотря на широкий спектр мер наказания, предоставленных Уголовным кодексом, судьи не были склонны использовать весь набор мер и ограничивались в основном сроками нижнего предела — 5 лет лишения свободы. Типичным примером такого правосудия являлся Новосибирский областной суд — один из наиболее крупных судов в стране10. В результате проверки, проведенной контрольно-инспекционной группой НКЮ РСФСР по итогам работы суда за июль — ноябрь 1941 г., руководитель группы Тер-Оганянц сообщал, что «при рассмотрении дел о контрреволюционной агитации у некоторых членов облсуда выработался стандарт в определении меры наказания (5-6 лет с поражением прав на 3 года...)»11.
В целом политика режима в сфере борьбы с государственными преступлениями во время войны, основу которых составляли преступления «контрреволюционные», отличалась непоследовательностью и резкими поворотами. (Разумеется, речь не идет о причудливом содержании самой политики в данной сфере.) Эта черта была наиболее характерна для начального этапа Великой Отечественной войны,— периода наивысшего обострения военно-политической ситуации в стране и общего кризиса сталинской политики. Она находила свое выражение в неоднократном и очень быстром переходе от этапов ужесточения к этапам смягчения мер уголовного преследования. Причем такие переходы осуществлялись без предупреждения местных органов правосудия и, как следствие, вызывали в их работе состояние замешательства и необходимость переоценки достигнутых результатов.
Основные правовые коллизии происходили вокруг вопроса применения высшей меры наказания — расстрела. В январе 1942 г. последствия одного из первых поворотов в судебной политике были предметом обсуждения на совещании членов Новосибирского областного суда. Причиной анализа стала беспрецедентная отмена Верховным судом РСФСР более 40 приговоров, вынесенных облсудом во второй половине 1941 года с «либеральными» мерами наказания, а также присланное вслед за этим письмо заместителя наркома юстиции РСФСР И. Перлова, в котором облсуду указывалось, что он «не перестроил своей работы по рассмотрению дел о
208
контрреволюционных преступлениях в соответствии с требованиями военного времени и по ряду дел допускает серьезные политические ошибки»12. Такое количество отвергнутых приговоров давало основания ставить под вопрос уровень квалификации судейского состава, поэтому члены облсуда твердо выразили свое несогласие с итогами апелляционной деятельности Верховного суда, требованием которого являлось более широкое применение «высшей меры».
Председатель облсуда К. В. Сидоров на совещании по итогам проверки работы суда говорил, что «с того момента, как страна наша оказалась в состоянии войны, облсуд немедленно усилил карательную политику по всем делам о к. р. преступлениях... Работа облсуда до октября месяца никаких замечаний со стороны Верхсуда не вызывала, поэтому отмена более 40 приговоров по мягкости мер наказания была большой неожиданностью. Мы немедленно стали изучать все эти дела и пришли к убеждению, что Верхсуд РСФСР проявил „шараханье", тогда как мы от начала и до конца были последовательны. За исключением отдельных дел, по которым приговоры отменены правильно, все остальные отменены не по принципиальным соображениям, и отмена приговоров была нецелесообразной, так как ВМН применить было нельзя»13. К. В. Сидоров сказал также, что от имени облсуда ему пришлось написать специальное письмо в Прокуратуру СССР, Верховный суд СССР и Наркомат юстиции СССР И. Т. Голяко-ву, Рубичеву и К. П. Горшенину с тем, чтобы Верховный суд СССР решил вопрос о том, кто прав и действительно ли Новосибирский облсуд занимал неправильную линию.
Недовольство внезапной переменой судебной практики в отношении «контрреволюции» было поддержано и областной прокуратурой. Помощник Новосибирского облпрокурора Клочков — участник судейского совещания — говорил об этом как об «изумительной метаморфозе», случившейся с Верховным судом РСФСР: «Отмена более 40 дел Верхсудом чрезвычайно огорошила облпрокуратуру, да и облсуд, так как на протяжении нескольких месяцев приговоры оставлялись в силе и никаких замечаний в отношении карательной политики по Новосибирской области не имелось. Каково же было изумление облпрокуратуры, когда Прокуратура РСФСР отказалась поддержать протесты и возвратила дела обратно. Возник вопрос в отношении правильности политики самого Верхсуда, тем более, что последующие приговоры с такими же мерами наказания, что и по отмененным делам, стали утверждаться. (...) Работал-работал Верхсуд, а потом с ним произошла метаморфоза. Длилась она недолго, и снова все пришло в первобытное состояние»14.
209
Дела, по которым Верховный суд РСФСР отменил «либеральные» приговоры и потребовал более суровой санкции, представляли собой типичный образец «антисоветской агитации». В список этих дел входило, в частности, дело некоего учителя танцев В. Т. Горбунова, осужденного к восьми годам лишения свободы за то, что тот «систематически на протяжении 1940-1941 гг., вплоть до 4 июля 1941 года, проводил среди окружающих его лиц исключительно злостную контрреволюционную агитацию и всячески восхвалял одно из фашистских государств, высказывал пораженческие настроения, клеветал на руководителей советского государства и опошлял законы».
Подобным являлось также дело А. А. Варганова, осужденного к пяти годам лишения свободы «за систематическое проведение контрреволюционной агитации»; дело Колеговой Анны, осужденной облсудом 17 ноября 1941 г. к трем годам лишения свободы по тем же основаниям: «работая на уборке урожая в колхозе им. Чапаева, Кузедеевского района, высказывала к. р. измышления по адресу руководителей правительства и вождя ВКП(б), выражая ему недоверие и обвиняя его в предательстве. Говорила, что Германия победит СССР и что немцы уже взяли г. Сталинск Новосибирской области. Своей агитацией создала панику и тревогу среди населения»; дело Брониславы Шилько, немки по национальности, муж, брат и два сына которой уже были репрессированы органами НКВД, а сама она приговорена к десяти годам лишения свободы, поскольку «вела к. р. агитацию, содержащую призыв к ослаблению и свержению советской власти, восхваляла фашистскую Германию (...) высказывала террористические настроения»15. По этим и другим аналогичным делам Верховный суд РСФСР указал, что областной суд и его отдельные работники «недооценивают всей серьезной опасности контрреволюционных преступлений в условиях военного времени и в ряде случаев применяют к контрреволюционным элементам мягкие меры»16.
Однако с начала 1942 г. в судебно-карательной политике произошел новый поворот. Прежние требования высших судебных инстанций страны, направленные на ужесточение наказаний и, прежде всего, на более широкое применение расстрела, неожиданно утратили актуальность. Региональным судам, в которых высшая мера наказания применялась по государственным, в основном «контрреволюционным» преступлениям, вновь пришлось перестраивать свою работу. Для некоторых судебных органов в Сибири новый поворот в системе правосудия означал очередной провал в борьбе с «контрреволюцией». Наиболее болезненный удар был нанесен престижу Нарымского окружного суда, деятельность которого в
210
No comments:
Post a Comment